Константинов крест [сборник] - Семён Данилюк

— Почему угадали? — настал черед удивиться Пятсу.

— Ну, это же клиника для душевнобольных… Так что на самом деле?

Он мазнул взглядом по часам. Пятс заторопился.

— Вы угадали. На самом деле, — именно душа. И нет физической боли, что сравнится с этой.

— Что именно мучает?

Пятс перевел дыхание. Набрал воздуха.

— Моя мука, моя беда и моя вина — что привел Эстонию в СССР!

Понизов оторопел:

— Как это «привел»? Вы же как раз противились… Раз вы здесь!

Горькая усмешка исказила усталое лицо:

— Увы, нет! Я и мое правительство, мы пытались предотвратить кровопролитие, которое полагали бессмысленным. Эстония выглядела обреченной. Мы подписали всё. Сначала соглашение о вводе войск, потом — оккупацию.

Он застонал:

— У нас маленький народ. Сколько больших народов перемолола история. А маленьких никто и не сосчитал. Что не сосчитал… Не запомнил! Ушли в почву и — будто не было. Миллион двести. Тьфу! Пескарь меж двух акул: Россией и Германией. Два выхода: сражаться или…

— С кем? Какие шансы? — Понизов невольно поддался его волнению.

Пятс закивал.

— Я рассуждал так же. Раздавят за несколько дней. Что такое для обозленного Сталина миллион двести? Мужчин с оружием пострелял, семьи вывез в Сибирь на погибель и заселил территорию другими. Был на земле народ — эстонцы, и как слизнуло. Значит, надо перетерпеть. Всё наше правительство было в этом едино. Для политика бог — целесообразность. Господи, прости мое высокомерие! Думал, я умный: всё просчитал, всё взвесил. Лавировал. Хитрил. Торговался с Молотовым из-за каждого пункта. Кланялся, смирив гордыню. А надо было — если убрать шелуху, — действовать на уровне инстинкта, как муж и отец, в дом которого ломится бандит. Хватаешь то, что под рукой, и защищаешь семью. Чем можешь и сколько продержишься. Остальное от лукавого. Надо было объявить всеобщую мобилизацию. Кричать, бить в набат: «Сражайся, мой народ! Умирай, но в борьбе».

— Смысл? Смысл?! — увлекшийся Понизов застучал ладонью по столу.

— Только один. Сдавшись, спасаешь рабов. Когда погибаешь в борьбе, у тех, кто выживет, сохранится свободная душа! — Пятс даже приподнялся, воодушевленный. Впрочем, тут же другим, просевшим голосом закончил:

— Но тогда я рассуждал иначе. Это был мой выбор и моя ошибка. Я пытался спасти свой народ и, кажется, погубил.

— Что значит погубил? — Понизов выглянул в коридор. Еще три года назад разговор, в который его настойчиво втягивали, прервал бы без колебаний. Но и по нынешним временам он приобретал чрезмерно опасный оттенок. — У вас как у человека буржуазной формации свои предубеждения. Но я лично уверен: для Прибалтики благо, что она вошла в число других союзных республик. Боюсь, среди эстонцев действительно были невинно арестованные. К сожалению, приходится верить. По себе знаю, что и с русскими допускалось подобное (он скользнул глазом по шарфику, забытому Ксюшей). Но это не повод ненавидеть страну, пусть жестокую лично к вам, но — выигравшую войну, защитившую мир, в том числе ваш народ от фашизма! В конце концов, всё нормализуется. Да и Сталин умер.

— Умер, — согласился Пятс. — Давно. Но я-то всё еще здесь. Так, может, и не умер? — голос его сделался раздраженным. — Надо же, — благо! Цвет нации пошел по этапу. Выслали, перемололи. Ассимилировали. А по какому праву вы вообще за нас решили, что для нас лучше? Чем лучше, что коммунисты победили фашистов, а не наоборот?

— Ну, знаете! — привычная снисходительность врача, беседующего с пациентом, изменила Понизову. Он почувствовал себя оскорбленным: его, фронтовика, поставили на одну доску с фашистами.

— Вы правильно обратились, господин Пятс! — отчеканил он. — У вас депрессия. Пожалуй, есть смысл усилить транквилизаторы. Я поговорю с лечащим врачом. А пока вас отведут в палату.

Он потянулся к трубке.

— Не надо! — испугался старик. — Я должен вам объяснить важное. То, что разъедает изнутри хуже чахотки. Чего страшусь пуще безумия. В конце концов, вы как врач обязаны выслушать пациента. Пожалуйста! И потом то, что хочу сказать, важно и вам, русским в России.

— Ну хорошо, только успокойтесь, — с видимой неохотой согласился Понизов. — Хотя всё это странно на слух. Сами говорите, что всё подписали. Почему ж вас тогда арестовали?

— Как раз не арестовали. Напротив. Вывезли с семьей в Уфу. В дом из пяти комнат с прислугой. С дворником! Все, конечно, агенты наблюдения. Писал аналитические справки о ситуации в Эстонии. Вроде продолжал соблюдать нейтралитет. Пока агентуру не внедрили, чтоб выведать, — что на самом деле про себя думаю.

— Откуда это поняли?

На лице Пятса промелькнула тень улыбки.

— Я, видите ли, конспиратор со стажем. Еще при царе к смертной казни приговаривали. И большевики арестовывали. И в подполье был. И у немцев в концлагере. Накопил опыт. Так что обмануть меня трудно. Сын Виктор как-то примчался с рынка радостный. Случайно встретил эстонца-учителя, что в соседнем колхозе преподает. Ранее будто бы преподавал в эстонской колонии. Много общих знакомых. Надо же, — «случайно». Это под приглядом-то энкавэдэшников. Что взять? Молодость наивна. Да и закисли мы без новостей. От внешнего мира изолировали, и сведения о ситуации на родине искали как воздух. Пригласили учителя этого в гости вместе с женой. А агенту, чтоб «расколоть» объект, в доверие войти, самому нужно значимой информацией поделиться. Они и расстарались.

Тогда и у знал, что пока я в особняке отсиживался!.. тысяч и соплеменников, которых я как президент не защитил, шли в лагеря. Не только члены правительства, что мы допускали! Не десятки несмирившихся! Поток! Сталин знал, что делал. Иезуитская школа! Республику по этапу гонят, а президент с семьей на курорте. Справки пишет. Сто лет живи — не отмоешься, не отмолишь.

Надо было решать. За себя не колебался. Но дети, внуки! Не освободить, не спрятать. Что ж… Не я первый, кто ближних в жертву приносит. Собрал своих, объяснился, попросил прощения. После чего пригласил ЭТИХ и вроде как проговорился, и что думаю о вашей советской власти, и будто бы жду прихода фашистов, чтоб обменяли. Обменяли! — Пятс скрипуче засмеялся. — Всё проглотили. Доложили наверх! Как раз война началась. А с ней и мои круги. Арестовали меня. Пошла по этапу семья. Погибли сын — в «Бутырке», внучок — в детдоме. Это всё, что я смог сделать для своей республики. Я понятно говорю?

— Слишком сбивчиво.

— Да, это так. Трудно стало собирать мысли. Вы упрекнули меня в ненависти к России. Я и впрямь не люблю советскую власть. Ни один нормальный человек не сможет любить такую власть.